Наталия Ростова,
при поддержке фонда «Среда» и Института Кеннана

Расцвет российских СМИ

Эпоха Ельцина, 1992-1999

Выходит «Мужской разговор» Эльдара Рязанова и Бориса Ельцина

Это уже вторая беседа известного режиссера с президентом, снятая телекомпанией REN-TV для показа на первом канале «Останкино». Первая программа вышла в эфир накануне апрельского референдума 1993 года, когда Эльдар Рязанов снимал «День в семье президента»

«5 ноября меня пригласил к себе Борис Николаевич Ельцин, — записал в дневнике Эльдар Рязанов. — Я в первый раз был в Кремле, там, где работает Президент. Борис Николаевич сказал:

— Я знаю, у вас тяжело больна жена, а на седьмое назначено интервью. Вам, вероятно, сейчас трудно. Если хотите, отложим нашу встречу.

Нина по-прежнему находилась в реанимации, куда не пускают родных. Правда, для меня делали исключение, на две-три минуты впускали. Но я ничем не мог помочь ей. Я маялся, не находил себе места, не знал, чем себя занять.

— Давайте не будем откладывать, — сказал я Президенту. — Работа отвлечет меня от печальных мыслей.

— О чем будет интервью? — спросил Ельцин.

— О том, как коммунист стал демократом, — объяснил я. Должен сказать, меня очень тронула деликатность Бориса Николаевича».[note]Рязанов, Эльдар. Сайт режиссера. http://eldar-ryazanov.ru/?r=2&m=45[/note]

Позже, отвечая на вопрос Юрия Богомолова, как режиссер отнесется «к упрекам, с которыми не замедлит общественность, что вы опять вольно или невольно работаете на повышение рейтинга президента», Рязанов отвечает: «Отнесусь с недоумением, поскольку задавал президенту вопросы резкие и больные. И потом, почему я должен оправдываться? У меня есть политические пристрастия, которых я не скрываю».[note]Ю.Б. «Разговор о ‘Мужском разговоре’». «Московские новости», 21 ноября 1993.[/note] На вопрос о том, был ли у него план беседы, он говорит, что не понимает, зачем его нужно иметь при общении «с живым человеком». «У меня совершенно нет никакого чувства страха и нет трепета перед президентом, — говорит он. — Не думаю, что у меня этого не было бы семь лет назад. Я из уважения к этому человеку стремился устранить все недомолвки и двусмысленности, которые волнуют многих людей, в том числе и меня. Я старался не для кого-то, не для зрителей, а прежде всего для себя и, следовательно, для зрителей».

На телекритика Ирину Петровскую «разговор, названный мужским, произвел впечатление тягостного и мучительно неловкого». «Вопросы Рязанова, — писала она, — Ельцину явно пришлись не по вкусу, хотя, соглашаясь на интервью, и он, и его многочисленные помощники, могли их предвидеть и заранее обсудить. Я не люблю отрепетированности, убивающей живой нерв общения. Но психологическая готовность к вопросам (а в Америке президента именно готовят к публичным беседам и выступлениям) избавила бы разговор от томительных пауз, которые, суетясь, пытался заполнить Э. Рязанов, физически ощущая (так же, как и я, зритель) их тягостность. Именно эта, не свойственная Рязанову в других обстоятельствах суетливость, внесла в передачу ощущение жуткой неловкости за хорошего, интеллигентного, пожилого человека, который, оправдываясь за свои неудобные вопросы, сбивался на откровенную лесть и даже, простите, мелко лебезил… <…> Конечно, отрадно, что мы дожили до того, что президент, как простой инженер, отвечает на вопрос: «Что такое счастье?» Конечно, вызывает восторг, что за нелицеприятные вопросы уже не посадят. Конечно, дух захватывает от того, что можно слегка укусить самого президента, а потом прямо в глаза сказать, что он, Ельцин, наше солнце золотое, и он же нашей юности полет. Передача «Мужской разговор» — не событие для нашего ТВ? Событие, событие. Просто я, видимо, хочу всего слишком много и сразу».[note]И.П. «Вспять». «Независимая газета», 20 ноября 1993.[/note]

На критика Анри Вартанова разговор произвел другое впечатление. «Прошел всего месяц после расстрела парламента, и Рязанов, человек для властей не очень удобный, вел себя дерзко, — писал он позже. — Он озвучивал слухи, согласно которым президент подписывает тот вариант указа, с которым появился последний из ходатаев. Упрекал Ельцина в том, что тот не выступил перед народом в ночь с 3 на 4 октября. Заодно припомнил ему и молчание во время обмена денежных купюр. Назвал выдвинутое накануне президентом предложение — отменить назначенные на июнь выборы — нравственно небезупречным. Сказал, что в декабре 91-го они вместе с Л. Кравчуком и В. Шушкевичем «выдернули из-под Горбачева страну». Посетовал, что в его бытность секретарем обкома в Свердловске был взорван дом Ипатьева. И, наконец, вспомнил, как президент с покаянием говорил о гибели трех парней в августе 91-го и промолчал в октябре 93-го, когда жертв было значительно больше. Все это было во время съемок 7 ноября. По слухам, президент взорвался, и запись пришлось прекратить. Однако через день она была продолжена и началась с извинений Рязанова.

— Я просмотрел запись, — сказал он, — и понял, что очень уж на вас напустился.

— Да, — сухо ответил президент. — Я тоже заметил.

Но отдадим должное Ельцину: разумеется, не без его согласия первая часть беседы вышла в эфир со всеми названными эскападами ведущего и с прямым или косвенным признанием их справедливости его высоким собеседником».[note]Вартанов, Анри. «Тайны в домашнем интерьере из кухни на лужайку». «Журналист», 1 июня 1997.[/note]

Вартанов считал, что Рязанов мог бы «окончательно замять конфликт», во второй беседе «вернуться к бытовым вопросам», но «не такой человек Рязанов». «Начинал он, как и многие, с безоговорочной поддержки Ельцина в 1989-91 году, осенние события 93-го заставили его многое пересмотреть в своем отношении к президенту, – писал критик. – И скрывать он этого не собирался. За полгода, прошедшие с их весенней встречи, многое изменилось и в частной жизни Ельцина. Тогда она не очень сильно отличалась от быта среднего москвича. Наина Иосифовна, встретив камеру, провела небольшую экскурсию по своему жилищу. Из четырех комнат (в Свердловске у них было пять!) одна – кабинет, в котором смонтирована спецаппаратура Верховного главнокомандующего, – постоянно заперта. В оставшихся трех живут две семьи: президент с женой и их дочь с мужем и детьми. Никаких домработниц, сами по магазинам, сами у плиты. К осени появилась загородная резиденция со множеством комнат и большим штатом обслуги. Когда Рязанов в этой обстановке затеял разговор о демократах, которые сидят теперь на Старой площади и ездят на тех же «членовозах», что и бывшие партийные бонзы, сказал о ржавчине, разъедающей людей, оказавшихся волею событий наверху, Ельцин тут же отозвался: «Видимо, во мне тоже есть изменения. Раньше бы я в такую резиденцию не поехал бы. Видимо, я изменился, – повторил он. – Но вспомните мою биографию последних восьми лет…»».

Интервью президента вызвало иск. Бывшие депутаты Верховного Совета во главе с Сергеем Бабуриным и Иваном Федосеевым обратились во Фрунзенский народный суд Москвы. «Бывшие депутаты потребовали обязать президента опровергнуть по первому каналу «Останкино» его заявление о том, что ВС в дни октябрьских событий принял решение о расстреле президента и членов его семьи, — отмечал «Коммерсант». — <…> По словам Ивана Федосеева, это утверждение не соответствует действительности. На Х чрезвычайном съезде народных депутатов в УК России была внесена статья 641 «Об ответственности за насильственное изменение конституционного строя», которая предусматривала в качестве наказания в том числе и смертную казнь. Но квалифицировать вину президента мог только суд. На съезде также было принято постановление, по которому лица, прекратившие деятельность, направленную на свержение конституционного строя, освобождались от уголовной ответственности. По утверждению г-на Федосеева, стенограммы чрезвычайного съезда находятся в редакционно-издательском отделе бывшего ВС и могут быть затребованы судом».[note]Кобич, Андрей. «Бывшие депутаты судятся с Ельциным. От президента потребовали публично извинится». «Коммерсант», 14 декабря 1993.[/note]

Любопытно при этом, что вещатель и производитель считали ответственными за произошедшее друг друга. Так, глава дирекции по связям с общественностью телекомпании «Останкино» Илья Кузьменков сообщил газете, что «Останкино» не несет ответственности за программу, так как только предоставило для нее эфирное время, а авторские права на нее принадлежат REN-TV. А организовавшая ту съемку основательница телекомпании REN-TV сказала «Коммерсанту», что сотрудники ее телекомпании не могли проверять каждое высказывание президента. «По ее мнению, если бы PEN TV купировало материал, «то интервью состояло бы из вопросов типа «Кто ваш любимый писатель?» – отмечала газета. – Г-жа Лесневская заявила, что ее компания по просьбе суда готова предоставить запись этой программы».

Сейчас, годы спустя, Ирена Лесневская специально для YeltsinMedia рассказала о том, как проходила запись программы:

— Мы снимали Бориса Николаевича на даче. Он очень не хотел, но я напомнила о предыдущем разговоре и его обещании Рязанову, что он даст еще интервью. И он согласился, и мы приехали чуть ли не на следующий же день.  Договаривались мы числа 5-го, а снимали в праздник, 7 ноября. Мы настаивали, что после такого события было бы странно не задать все вопросы, которые у нас накопились, и главное – по расстрелу Белого дома, после стрельбы, вообще всей этой истории, арестов… Наши операторы пролезли тогда в Белый дом, снимали везде и всюду, и Володя Молчанов снимал, и стрельбу в «Останкино»… И мой сын, кстати, тоже прорвался в Белый Дом и даже попал в кабинет к Руцкому с камерой, хотел взять интервью у него. «Откуда ты? — спрашивает тот. — Ты наш?» Митя зачем-то протягивает тому визитку. И Руцкой швырнул карточку, «бери интервью у Ельцина», — говорит. Потом Митя вышел из Белого Дома только вместе с заложниками.

Это уже был другой Ельцин. Прошло всего полгода, а – вот… Это был уже совершенно другой, более жесткий разговор, поэтому он и назывался так «Мужской разговор», — довольно неприятные вопросы задавал Эльдар Александрович. Мы очень продумывали все эти вопросы.

Интервью состояло из двух частей. Один день мы снимали на даче, а второй день – в кабинете в Кремле.

— Был слух, что президент взорвался и запись была прервана. Во второй записи Рязанов даже начинает с того, что напустился на него. «Я тоже был удивлен», — отвечает Ельцин. (См. видео.)

— Нет, это уже третий разговор, перед выборами 1996 года, — жесткий. Там уже и Чечня была, и «зачем вы опять идете»? И он даже сказал там такую фразу: «Такое ощущение, что вас коммунисты ко мне прислали».

— А почему второе интервью два раза снимали?

— Потому что было мало времени. А кроме того, мы хотели снять его и в домашней обстановке, и в кабинете. Нам показалось неправильным говорить на даче о стрельбе по Белому дому. Мы решили, что все тяжелые вопросы Рязанов будет задавать в кабинете.

— А помните иск, от депутатов Верховного Совета во главе с Бабуриным, которые требовали опровергнуть президента его слова, – о том, что Верховный Совет принял решение расстрелять его и членов его семьи?

— Мы без купюр вставили то, что он говорил. Ни в первый, ни во второй раз не было никакой цензуры, никто не стоял над нашей душой, не говорил «это вставьте, а это уберите», никто заранее вопросов не просил. И первая, и вторая программы вышли в эфир без отсмотра. И они увидели программу так же, как и все остальные люди…

А вот третью программу я делала трудно и тяжело. Борис Николаевич себя тогда плохо чувствовал. Были большие паузы между вопросами и ответами. Он вдруг начинал отвечать на вопрос, который был задан полчаса назад. Мы даже тогда думали, что в эфир это не пойдет.

— Вы говорили много раз, что цензурировали ту программу.

— Нет, это была не цензура, просто старалась сделать не эклектику с длинными паузами. Мы писали пять часов программу, а в эфир вышла 51 минута.

Спустя неделю после показа программы по первому каналу президент издаст указ о предоставлении частоты для телеканала НТВ, и Ирена Лесневская повлияет на приостановку действия этого документа. Подробнее – см. 22 ноября.

Ранее:
Борис Ельцин встречается с главными редакторами
Далее:
ВЫБОРЫ-1993: Старт и ход предвыборной кампании